Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)
В этом качестве и рекомендовали папу.
Это было дело рук соседки, Анны Абрамовны. Она была родственницей семьи с какой-то дальней стороны и была рада устроить жизнь сразу трём хорошим людям. Присутствие третьего — Филиппа вызывало некоторые сомнения, но личное знакомство семьи с папой перевесило все опасения.
Свадьбу сыграли на славу.
На свадьбе были все четыре сестры — основательницы большого киевского клана. Именно они пустили корни мощного дерева, которое не смогли выкорчевать ни сталинские, ни гитлеровские ублюдки. Мужчины — на фронте, женщины — в эвакуации, кто где, но сердцем вместе. Может быть поэтому война и собрала малую дань с семьи — большинство мужчин вернулось с фронта живыми, а те, что погибли, успели оставить после себя детей и внуков. Братья, сёстры, племянники и племянницы, родственники по мужьям, по жёнам, двоюродные и троюродные, местные и приезжие, близкие и дальние, старые и молодые — все танцевали на столе и искренне радовались, что в семье — всё хорошо.
Филипп чувствовал себя неловко в кругу весёлых, шумных и совершенно незнакомых ему людей. Он чувствовал, что на него с любопытством поглядывают со стороны, искал место поукромней и ловил себя на том, что не разделяет полностью всеобщее торжество.
Всего год назад его бросила мать — теперь уводили отца.
Нет, отец оборачивался и звал его к себе поближе, гости подняли тост за Филиппа, его обхаживали со всех сторон, и каждый старался угостить и обласкать. Но уже через мгновение все возвращались к главным действующим лицам — молодожёнам. Филипп всё понимал. Наивные люди. Они забывали, что ему уже исполнилось тринадцать, и что последний год ему нужно было считать, как службу фронтовику: год — за три.
— Ты чего нос повесил?
Фил обернулся и обомлел. Смуглая красотка сверкала белыми зубами и чёрными глазами, в глубине которых плясали самые настоящие черти. Черти помахивали хвостиками ресниц и сверкали миллионами маленьких фейерверков в каждом глазу девчонки.
— Идём потанцуем! — она схватила его за руку, и спустя мгновение они оказались в кругу танцующих. Филипп понятия не имел, как нужно танцевать, но быстро сообразил и вместе со всеми стал лихо переваливаться с ноги на ногу в едином сумасшедшем темпе. В центре круга братья, дяди и племянники держали над головами стул, на котором охала от страха невеста, а папа, рядом с ней, весь светился от счастья и норовил достать её из поднебесья.
Пляска завершилась криками, поздравлениями, и дальше музыканты пошли по кругу, укладывая деньги и ценные подарки на огромный поднос.
— Идём на улицу!
Они спустились с шестого этажа на первый, вышли на Малую Житомирскую и красотка представилась:
— Я теперь, как бы, твоя двоюродная сестра. Меня зовут — Лена. У тебя классный папашка — нам подходит!
— Я тоже — классный, — брякнул Филипп и густо покраснел — слава Богу, в темноте этого никто не мог увидеть.
— Значит, и ты нам подходишь! — рассмеялась новоявленная родственница.
Они спустились вниз по улице к площади имени Калинина и долго болтали, разгуливая вокруг кружевной чаши фонтана. Лене было уже четырнадцать, но она никак не демонстрировала своё старшинство, а напротив, говорила с Филом, как со старым закадычным приятелем. Фил вначале старался надуваться и умничать, но потом ему осточертело это занятие, и он расслабился до чтения своих импровизаций и стихов. Лена радовалась, как маленький ребёнок, удачным рифмам и пробовала сама сочинять куплеты, но с переменным успехом. Они не заметили, как вырулили из-под фонтана и поднявшись вверх по узенькой улочке оказались на полуночной площади Богдана Хмельницкого. Мощные прожектора выхватывали из мрака героическую пару — коня и наездника, а над головой у гетьмана сиял золотой нимб Софии. Были времена, когда вокруг памятника громыхал трамвай, и под ногами блестели отполированные временем чёрные булыжники, но Лена не знала этого, так как жила на Сталинке и в центре бывала редко. Филипп вызвался показать ей родные места, но Лена взглянула на часы и решительно двинулась в обратный путь — на свадьбу.
Они успели к сладкому столу и к раздаче «пирожков для дальних родственников». Зрелище было необыкновенное — каждый уходящий гость получал пакет, наполненный хрустящими струделями, ярко-жёлтыми лимонниками, пирожными и печеньями невероятной вкусовой гаммы.
Свадьба объявила перерыв до утра, ибо на следующий день должны были подоспеть родственники из Грузии и других отдалённых мест.
Отец успел только махнуть Филу рукой — и молодожёнов увезли.
Все, кто мог, отправлялись по домам, а тех, кто жил далеко либо был не в силах победить последствия поклонения Бахусу, — укладывали по разным комнатам и углам.
Лена жила далеко.
Её и ещё одну родственницу-ровесницу увели в большую спальню, а Филиппу отвели особую резиденцию — маленькую комнатку окнами на улицу. Он плюхнулся в кровать и утонул в пуховом матрасе, но сон не торопился. Фил вслушивался в отголоски уборки и мойки посуды, а перед глазами стояла белозубая и черноокая Лена.
К трём часам ночи всё стихло.
Фил силился закрыть глаза и уснуть, но в голове началась самая настоящая свистопляска мыслей и обрывков событий последних дней. Захотелось есть — Фил вспомнил, что почти ни к чему не притронулся за праздничным столом. Он вынырнул из жаркого пуховика и стал неслышно перемещаться в сторону кухни. Завернув за угол тёмного коридора, он чуть было не вскрикнул от неожиданности — перед его носом мелькнуло освещенное светом уличного фонаря привидение в белом балахоне. Привидение же, почему-то слабо охнуло, а потом захохотало знакомым смехом: — Ты что бродишь, как лунатик? — белый балахон оказался лёгкой ночной рубашкой на стройной фигурке новой родственницы.
— Кушать хочу! — радостным шёпотом сообщил Филипп. — А ты чего?
— Аналогично! — блеснула умным словом Лена и отворила дверцу холодильника.
Они выудили из набитого яствами холодного чрева миску с салатом «оливье» и блюдо с языками, бужениной и разными колбасами. Чёрный украинский хлеб и бутылка холодного пива дополнили меню то ли позднего ужина, то ли раннего завтрака. Они трескали салат столовыми ложками и перешёптывались, вслушиваясь в тишину уставшей от праздника квартиры.
Голод быстро капитулировал, и можно было отправляться спать, но они всё сидели и болтали на всевозможные темы. В какой-то момент Лена передёрнула плечами и созналась:
— Бр-р! Я замёрзла!
— Там, в комнате, одеяло тёплое! — вспомнил Филипп, и они, словно балетная пара, покидающая сцену театра, скользнули на пальцах в закулисье.
Лена немедленно нырнула под пуховое одеяло и перестала стучать зубами. Только тут Филипп сообразил, что не имеет ни малейшего понятия, как должен дальше поступить вполне взрослый молодой человек. Он замер посреди комнаты в одних трусах и тупо уставился в окно, подозревая, что выглядит полным идиотом. То ли от ночной прохлады, то ли по какой-то иной причине всё его тело била мелкая дрожь и он передёрнул плечами. чтобы как то остановить эту позорную тряску.
— А тебе что, не холодно? — удивилась Лена, и у Филиппа что-то ухнуло в районе расположения сердца.
— Ещё как, — почти не услышал он своего ответа и почувствовал, как Лена дёрнула его за руку.
— Залазь сюда!
Можно было вызывать пожарную команду. Горели руки, пылало лицо, лоб покрылся холодной испариной, а сердце норовило разворотить всю грудную клетку Филиппа.
— Да ты сам, как печка! — хмыкнула Лена и прижала холодные ладошки к его груди.
Филипп, словно случайно, осторожно подвинул ногу и прикоснулся к прохладной и нежной ножке. Лена не дёрнулась, не отодвинулась, она как ни в чём не бывало ткнула пальцем в потолок и шепнула Филиппу:
— Смотри! За нами следят!
Потолок старой квартиры можно было смело выставлять в музее. В кружевной лепной окантовке была выписана целая картина: вдоль прозрачного ручья босоногие нимфы несли кувшины с водой, а странные существа — полулошади, полулюди, — подсматривали за ними из-за райских кущей. За всей этой историей из всех четырёх углов комнаты наблюдали лепные купидоны, изготовившиеся к стрельбе из своих изогнутых луков по всей этой компании.
Филипп ничего не ответил, так как его обуревали мысли и желания, далёкие от ангельских. Он лихорадочно вспоминал Женьку из Одессы и прикидывал, что лучше сделать раньше — попытаться поцеловать девочку или положить свою руку на её грудь, присутствие которой он ощущал своим плечом. Его распирало от чувств в буквальном смысле слова, и окаменевший признак мужского пола властно призывал его к подвигам.
— Ух, жарко! — неожиданно откинула пуховик Лена и села на кровати, подобрав под себя коленки и обхватив их руками.
Филипп ощутил себя ленивой болотной щукой, которая лишь успела клацнуть зубами вслед промелькнувшей золотой рыбке.
